На работе и дома

В городе пыльно. За холмом разгорается оранжевое солнце. На проспекте с утра безрадостно и тихо. Ни одной машины на проезжей части. По тротуару идут люди в сторону центра.

На остановке — пятьдесят человек. У них хмурые и озабоченные лица. Им надо успеть на работу.

Из-за угла выворачивает пыльно-желтый автобус. Люди начинают двигаться. Они должны угадать, где будут двери автобуса. Они готовятся к штурму. Они молчат. Они суровы. Они решительны.

Тарахтящий автобус проезжает мимо остановки и останавливается метрах в пятидесяти. Он открывает двери — и толпа срывается с места. Самые сильные и быстрые вырываются вперед.

Впереди всех — двое. Ловкие крепкие парни. Уверенность в движениях, азарт в глазах. Через мгновение они у двери. Прыжок — и оба исчезают в темноте.

Дикий крик. Люди останавливаются, врезаются друг в друга. Кто-то упал, на него наступили. Крик все громче. Толпа разворачивается, бежит прочь.

Стук захлопнутых дверей, победный рев мотора. Автобус выплевывает в людей черное вонючее облако — и исчезает.

Появляется огромная кровавая надпись: «Зомбиленд. Спаси мир для нежити».

— Тук-тук, — по моему игровому шлему стучат. — Гражданин, откройте, за вами пришли.

Это Максик. Опять не дает работать. На его круглом розовом лице ухмылка.

— Пошли на совещание, — говорит он.

Совещания ненавижу. Мне нравится играть в компьютерные игрушки. Нравится их программировать. Нравится быстро фиксить баги. Писать тесты. Организовывать релизы. Даже писать требования к программе — нравится. Мне все нравится. Только не бейте меня и не тащите на совещания!

Мы заперты в маленьком, как тюремная камера, кабинете. Время остановилось. Душно. Серый стол, белые стены, серый ковролин, резкий электрический свет. Нас пятеро: Максик, трое начальников проектов и я. Совещание по оптимизации рабочих процессов. Но мы не обсуждаем оптимизацию. Мы методично улучшаем форматы протоколов. Анализируем размер шрифтов в отчетах. Перемалываем фразы в инструкциях. Мы без устали драим каждую шестеренку нашей бюрократической машины. Глаза слепнут от этой красоты.

Все устали и еле ворочают языками. Максик все говорит и говорит. Мы все киваем и со всем соглашаемся. Нам все равно. Скорее бы на свободу.

— Есть еще вопросы? — спрашивает Максик напоследок.

— У меня предложение, — я смущенно поправляю очки. — Тема, правда, не совсем моя, но у меня тут идея. В общем, это…

— Ну? — Максику не терпится сбежать.

— Мы для каждого протокола собираем больше десяти подписей. Начальник отдела. Релиз-менеджер. Билд-менеджер. Архитектор. Отдел тестирования. Сократить бы, нет?

— Не пойдет, — отмахивается Максик.

Он пришел на фирму вместе со мной. Вместе делали «Космических Пиратов». Я был программист и он был программист. Только я был нормальный программист, а он — плохой. Зато задницу он боссам лизал мастерски, с причмокиванием. В итоге меня сделали ведущим программистом, а его — тимлидом. Слава богу, не моим.

Смотрю по сторонам: может, кто поддержит. Нет, все молчат. Им все равно.

— Почему не пойдет? — спрашиваю я.

— В инструкции написано — собрать подписи, — отвечает Максик. — Вот и все.

Я не понимаю.

— Что не ясно? — на морде у Максика тупая уверенность. — Написано — значит нужно.

Начальники проектов молчат.

— Еще есть чего обсуждать? — спрашивает победно Максик.

— Я вот все-таки хотел уточнить, — говорю я неуверенно. — Если есть, конечно, время, — я хихикаю.

— Нету времени, — Максик встает, за ним — все остальные.

— Я просто хотел узнать, а вот у нас совсем нет полномочий изменить инструкцию?

— Что за вопрос? — усмехается Максик. — Нет, конечно.

— А, может быть, эээ… — я запинаюсь. — А кто может?

Максик ядовито смотрит на меня сверху вниз.

— Может быть, бог, — говорит он. — А может, менеджмент.

— Так что, получается, что мы совсем ничего не решаем?

Максик хмыкает и уходит. Начальники проектов — за ним. Я остаюсь один — инопланетянин, ничего не соображающий в сложной и загадочной жизни человечества. Вокруг меня — пустота. Что я делаю здесь? Почему я должен тратить свою жизнь на такую дурь?

А впрочем, черт с ним!

Поднимаюсь. Делаю два решительных шага. Рывком распахиваю дверь. Как раз вовремя, чтобы сбить с ног проходящего мимо Сергеича.

— Ты чего дерешься? — Сергеич встает с пола, держась за толстый бок.

— Ой, прости, — я помогаю ему встать, — прости пожалуйста. Ужас какой. Больно?

Сергеич поднимает свитер, разглядывает живот. Мне стыдно.

— Откуда у тебя такое неуважение к сединам? — говорит Сергеич, поправляя одежду. — Сколько лет, Алексей, я с тобой вожусь, обучаю всему, наставляю, воспитываю, и чем ты мне за это платишь? — он укоризненно смотрит на меня поверх желтых очков, как учитель на расшалившегося ученика. — Это твоя благодарность за все, что я для тебя делал?

— Я не специально.

— Да ладно, расслабься, — Сергеич хлопает меня по плечу, — все нормально, не больно. Ты на кого охотился, на Максика?

— А кого еще? — говорю я. — Собрал тут это совещание дурацкое. Подписи в протоколе обсуждать не хочет, дебилизм полнейший. Разгонят нас всех к чертовой матери за такую работу.

— Обязательно разгонят, — соглашается Сергеич. — Вопрос только — успеют ли нас разогнать раньше, чем я выйду на пенсию.

— Мне до пенсии еще сорок лет, — говорю я. — И всю жизнь этот идиотизм терпеть?

— Запомни, дружок: мириться с идиотизмом — проявление лояльности. Давай, пока.

— Но это же тупо!

— Тупо будет, если нас выгонят. Так что — будь лояльным, — Сергеич торопливо шагает по утоптанной в сером ковролине дорожке, оставляя меня наедине с моими проблемами.

— Сергеич, — кричу я ему вслед. — У тебя там в «Зомбиленде» баг: мир надо не для нежити спасать, а от нее.

— Завтра поговорим, — Сергеич скрывается за поворотом.

Я смотрю ему вслед. Может, он прав. Может, меня не должны волновать эти дурацкие подписи. В конце концов, что мне: больше всех надо?

Я бреду через весь офис к своему рабочему столу. Настроение — минус-минус. Мимо места Кузнецова, мимо места Бобринева, Лысенкова, Одновала, Потапенко, Костюро, Жижина, Шишкова, Аксенова, Друнченко и Останина. Места их здесь — а их самих уже нет. Сверхурочно работать — дураков нет. Вернее, есть один — я.

И вот дурак шустро отвечает еще на пару мейлов, вызывает такси, хватает ноутбук и игровой шлем и чешет в сторону выхода. Почему он взял ноутбук и шлем? Потому что он еще и дома будет работать. Он же дурак! У него органы удовольствия подсоединены к работе, и ему нравится работать.

На улице дождь. Такси уже ждет, в салоне пахнет елкой. Терпеть не могу ездить в дождь. А что, если автопилот не увидит разметку на мокром асфальте? Что, если я улечу в кювет?

Говорят, раньше была такая особая порода людей: таксисты. Мало того, что они умели водить машину, они еще и знали все обо всем. Когда упадет бакс, как играть в футбол, какие нужно покупать акции и кто на самом деле летал на Луну. Хорошие, говорят, были люди, душевные. Жаль, таких больше не делают.

Машина выезжает со стоянки, сворачивает на проспект Свободы. Несутся мокрые разноцветные пятиэтажки. Я жалею, что не сдал на права. С правами можно купить машину с ручным управлением. Мы совсем скоро разучимся что-то делать сами. Мы не убираем, не готовим, машины не водим. Только болтаем и программируем.

Включаю в телефоне лекцию про падение Римской империи. Интересная лекция, но я знаю, что забуду все, как только вылезу из машины. Впрочем, какая разница? Какое мне дело до этих империй?

Через полчаса я дома. Опять дома. Home, sweet home. Квартира немного несуразная, как и вся моя жизнь. Но кабы я знал, как ее сделать лучше. Да и не хочется ею заниматься.

И вообще, квартира не моя. Я ее снимаю, и за довольно приличные деньги. Просто привык называть ее своей. Три комнаты. Гладкий коричневый линолеум, шершавые белые стены, безликая мебель из Икеи, пластиковые серые жалюзи. Прихожей и кухни нет. Готовлю в гостиной. Когда включаешь чайник — телевизора не слышно. От запаха еды тоже не спрячешься. Потолок такой низкий, что можно достать рукой. И все-таки мне здесь нравится. Тихо, спокойно, ничего не раздражает. Мой дом — моя крепость, как-то так.

Очередной вечер. Все как всегда. Пиццу в духовку. Духовка ее одухотворяет, одушевляет и душит.

Ютуп купает меня в тягучем, сладком отупине. Девушка прыгнула с вышки. Мужик убегает от медведя. Мальчик усадил маму в таз с супом. Невозможно вырваться. Я прилип, как муха к липучке.

Ютуп пускает рекламу. Милая девушка с доверчивым открытым взглядом зазывает отдохнуть меня на море. Голос ее прекрасен, и море тоже прекрасно. Но если я поеду на море, кто будет работать?

Пицца готова. Ем, не отрываясь от телефона. Пью чай. Иду работать.

Надеваю шлем, появляется надпись кровавыми буквами: «Зомбиленд приветствует вас. Выберите режим игры». Хорошее название для проекта: веселое, молодежное, с намеком на интеллектуальность. Я выбираю режим наблюдателя.

Возникает белая надпись: «Здравствуйте, я — Надежда Викторовна. Хотите войти в мой мир?»

Я киваю.

Несколько секунд ничего не видно, видимо, грузится программа. Потом из темноты появляется надпись «Субботний день, увы, не задался».

За ягодами

Субботний день, увы, не задался.

Мне тридцать пять лет, и все их я прожила в городе, и выходные мне нравится проводить в библиотеках или кино, но Женька заявил, что в субботу мы должны поехать на природу:

- Мелкому свежий воздух нужен, - Женька кивнул на моего сына Сашку. - Закис совсем.

Сашка на это замечание, как всегда, промолчал: с Женькой он почти не разговаривает с тех пор, как тот наябедничал мне, что Сашка регулярно прогуливает занятия в бассейне.

- Не совсем представляю, чем мы будем заниматься на этой природе, - заметила я.

- Чернику собирать, - Женька, как всегда, не заметил моей иронии, - матери помочь надо.

Я плохо понимаю, какое отношение ко мне имеет его мать, я даже не могу сказать, кем мне приходится Женька: любовник, гражданский муж, сожитель? Слов в русском языке для наших высоких отношений недостаточно; пускай эта пожилая женщина зовется моей гражданской свекровью. Ради нее мне пришлось встать в половину шестого утра, разбудить сына и отправиться на дергающемся от постоянных ударов тока троллейбусе в сторону автовокзала, где нас уже ждал Женька с шестью огромными корзинами.

Увидев корзины, Сашка заныл:

- Мам, я спать хочу.

- На природе отоспишься, мелкий, - заткнул его Женька.

Я спросила:

- Женя, ты бы не мог объяснить, зачем нам столько корзин?

- Мать сахару купила, - объявил Женька. - На зиму с вареньем будем.

- Мне казалось, - заметила я, - что мы едем на природу отдыхать, а не заниматься собирательством.

- А варенье тогда из чего варить? Из воздуха?

Все, что мне оставалось после такого убийственного аргумента - это покорно замолчать.

Потом мы долго тряслись в потрепанном грозно рычащем автобусе. Говорливая толпа тружеников села и любителей свежего воздуха бурлила в бензиновом чаду: врезались друг в друга, подскакивали на ухабах, наступали друг другу на ноги, но все это - с радостными возбужденными лицами и горящими глазами.

Наконец, посреди какой-то глуши нас выбросило из автобуса. Женька сразу сел на землю, чтобы переодеть носки, Сашка сел рядом с ним и стал читать потрепанный томик Купера, лишь я гордо возвышалась над ними, как ель-матушка, закрывавшая неразумных детей от опасностей.

Наконец, Женькины носки были поменяны, книжка отобрана, и можно было тронуться в дальнейший путь. В мокрой траве меж темных деревьев вилась узенькая тропинка, по которой мы и направились на поиски ягод, стараясь не отстать друг от друга. Вдруг раздался высокий звук, очень тонкий свист или, может, писк, сперва чуть слышный, потом все более громкий и тревожный. Мы встали и принялись беспокойно оглядываться: писк шел со всех сторон: справа, слева, спереди, сзади; кто-то или что-то, обитатель здешних мест, сидело долго в засаде, терпеливо ожидало свою добычу и, наконец, дождалось. Окруженные, мы покорно стояли и внимательно слушали, как медленно, очень медленно это нечто двигалось на нас, издавая ужасающий душу писк. Я заслонила собой Сашку, секунда - бац - и Женька со всей силы шлепнул себя по шее.

- Комары, гады, - провозгласил он. - Пошли скорей отсюда.

Мы тронулись дальше, отбиваясь на ходу от надоедливых кровососов.

- Мам, я домой хочу! - ныл Сашка, шлепая себя по уху.

- Мы еще ничего не собрали, а ты ноешь, - укорил Женька. Он хлопнул себя по щеке. - Зарраза!

Я погладила Сашку по голове:

- Сынок, мы скоро придем, не обращай внимания. Представь, что ты сражаешься с вампирами.

- Мам, а комары - тоже вампиры? - спросил Сашка.

- Да какие это вампиры! - проворчал Женька. - Вампиров мало, а этих тварей тут - хоть суп вари.

Я сказала:

- Не знаю, можно ли комара называть вампиром, а вот вампиров точно надо называть дураками. Запомни - если пьешь сырую кровь, можно подхватить какую-нибудь заразу.

Тут опять вмешался Женька:

- Якуты вон мясо сырое жрут. И ничего, шустрые.

- Ничего, кроме глистов, - ответила я хмуро. - Саш, смотри внимательно под ноги, тут может быть мокро.

Так мы шли и шли, переругиваясь и отбиваясь от комаров, пока, наконец, не вышли на сухую солнечную поляну. Там было тепло и тихо, и пахло полевыми цветами, и было удивительно хорошо и свободно. Сашка сразу лег в траву и заявил, что никуда дальше не пойдет. Я хотела лечь рядом с ним, расслабиться, посмотреть на небо и послушать кузнечиков, и если бы не укоризненный взгляд Женьки, то я бы, конечно, так и сделала. Но вместо этого я придала своему лицу обычное строгое выражение и объявила, что ягоды не ждут, солнце уже высоко и пора приниматься за работу.

К полудню мы устали и сели отдыхать. Четыре корзины были почти полные, осталось недолго. У меня болела спина и жутко чесались комариные укусы, но, в общем, я была довольна.

- Эй, Надь, - позвал Женька, доставая еду. - Глянь, что мать дала. Кашка с курицей.

Я посмотрела на бесформенную белую массу, которая когда-то была рисом.

- Да попробуй, - попросил Женька. - Вкусно. Мелкий, налетай.

- Мам, я это не хочу, - сказал Сашка, расчесывая покусанное ухо.

- Перестань чесаться, - потребовала я. - Сейчас дам тебе что-нибудь другое.

Я стала выкладывать на полотенце свои немудрящие припасы под одобрительные комментарии Женьки:

- Картофан, хорошо. А чего в мундирах, а не так? Соль-то взяла - нет? Морковка. О, вот это огурец! Прямо снаряд какой-то. Бог ты мой, колбасятина! - воскликнул Женька, хватая кусок вареной колбасы с бутерброда. - Я такое люблю!

Голый кусок хлеба ранил меня в самое сердце:

- Женя, скажи, пожалуйста, не мог бы ты есть не только колбасу, но еще и хлеб?

- Так я хлеб не люблю, - ответил Женька простодушно. С таким простодушием татаро-монголы ставили свои юрты посреди завоеванных китайских дворцов.

- И что предлагаешь мне с ним делать? - спросила я.

- Хочешь, съешь ты, - ответил Женька.

Я недовольно посмотрела на него, но решила не ссориться. Не могу сказать, чтобы мне было вкусно есть хлеб, пахнущий колбасой, но я его съела. Остальные припасы мы поделили более-менее поровну.

После обеда Сашка опять взялся за чтение, Женька стал перебирать ягоды, а я незаметно задремала. Когда проснулась, тень от сосны уже сдвинулась и солнце било мне в глаза, под сосной сидел, читая газету, Женька, остатки завтрака были собраны в корзину, и только Сашки нигде не было видно.

- А где Сашка? - спросила я.

- Мелкий? - Женька беспечно огляделся. - Да вроде тут где-то был, не знаю.

- Где «тут»? - я вскочила в панике. - Где «тут»?! Когда ты его видел последний раз?

- Да минут пять, наверное, - равнодушно ответил Женька.

- Саша! - закричала я.

Никто не отзывался.

- Ты совсем с ума сошел? - крикнула я на Женьку. - А если с ним случилось что-нибудь? А если его поймали зомби? Ты знаешь, что они делают с детьми?!

- Да что они могут с ними делать? - Женька лениво отложил газету. - Здесь зомби уже лет тридцать нет, что ты паникуешь? Здесь он где-то. Вон, идет.

И действительно, на полянке показался Сашка с книжкой в руке, вид у него был виноватый.

- Ты почему ушел?! - накинулась я на него. - Кто тебя отпускал? Где ты был?

- Я читал, - он показал мне «Последнего из Могикан». - Там, под елкой.

- Выпороть бы тебя, - сказала я, - да поздно уже. Чтобы больше никуда от меня не отходил. Обещаешь?

- Обещаю, - Сашка честно посмотрел мне в глаза. - Честное пионерское. Мам, а что, бывает пирог женского рода?

- Ты о чем? - спросила я.

- Здесь написано: «Один из утесов свешивался над тем местом, где стояла пирога».

- Это индейская лодка, - пояснила я, - просто название похоже на «пирог». Ты что, опять есть хочешь?

Женька предложил остатки «кашки», но Сашка благоразумно отказался. Мы стали собираться уходить: солнце было еще высоко, а норму по сбору ягод мы еще не выполнили. И тут Женька заметил, что одна из корзин пропала:

- Мелкий, - спросил он подозрительно, - ты корзину брал?

- Не знаю, - почесал укушенное ухо Сашка, - вроде брал, я не помню.

- У тебя книженция в корзине была?

- Наверное.

- Тебе что, вообще на все наплевать? - взорвался Женька. - Дипломат тебе дал в школу, который я двадцать лет носил - ты его сломал! Деньги дал, чтобы ты билеты в кино купил - ты их потерял. Мою ручку подарил - ты ее тоже сломал! Это все больших деньжищ стоит, мелкий. Запомни: к вещам надо бережно относиться. Запомнил?

Сашка молча смотрел на него, почти не моргая, и мне было ясно, что он чувствует себя виноватым, но одновременно я понимала, что все эти крики абсолютно бессмысленны, ведь сломанный Женькин дипломат по сравнению с опасным походом благородных индейцев по девственным безграничным лесам - это мелочь, о которой Сашка думать никогда не будет.

Мы пошли дальше по лесу, неспешно, ягодка за ягодкой, собирая свою дань с леса. Так прошло чуть больше часа, пока вдруг меня не позвал Сашка:

- Мам, мам, иди сюда. Смотри, что я нашел.

Я подошла поближе к юному следопыту и увидела заброшенную железную дорогу.

- Мам, может, мы домой на поезде поедем? - предложил Сашка.

Женька посмотрел на него как на недоумка:

- Зенки-то протри. Здесь уже давно никто не ездит.

Я попросила Женьку:

- Пожалуйста, не приставай к нему, - потом добавила, обернувшись сыну: - Саш, видишь, здесь все заросло.

Природа активно отбирала обратно свое: шпалы покрылись мхом, сквозь гравийную подушку выросли кусты, где-то даже небольшие березки. Но толстые рельсы, хоть и заржавели, казались вполне еще крепкими.

- Жалко, - сказал Сашка. - А куда она идет?

- Тута рудник раньше был, - ответил Женька. - Зомбаков привлекали серебро добывать. Только потом убрали все. За нерентабельностью.

- Серебро! - глаза Сашки загорелись. - Настоящее серебро?!

- А какое еще бывает?

- Мам, - предложил Сашка, - пойдем, посмотрим.

Я взглянула на Женьку, тот махнул рукой: можно.

- Идем, - согласилась я.

Мы прошли немного вдоль путей, и вдруг Сашка завопил:

- Туннель! Туннель!

- Не ходи, - крикнула я, но было уже поздно.

Посреди горы чернела жуткая дыра, из которой не возвращался ни один луч света, и в эту черноту летел, не разбирая дороги, Сашка.

- Стой! - кричала я на ходу, пытаясь догнать его, но он не слушал. - Стой! Сашка, стой!

Но Сашка не слышал: он стремительно летел прямо к черной дыре, а я безнадежно отстала, пытаясь его спасти и понимая, что не успею. Секунда - и чернота схватила Сашку, и его не стало.

- Нет, - кричала я, задыхаясь. - Нет! Нет! Да нет же!

Сашка лежал у входа в туннель лицом вниз. Он не шевелился.

- Сын, сын, - я потрясла его за плечо, - ты жив?

Он вдруг поднял голову и заплакал.

- Что, что? - спросила я. - С тобой все нормально?

- Я споткнулся, - проревел он.

- Ты цел?

- Да, - Сашка утер слезы.

- Тьфу, дурак, - я бухнулась рядом с ним, пытаясь остановить бешено бьющееся сердце. - Идиот малолетний. Ты что, не слышал, как я кричала? Я тебе сказала - остановись. А ты? А если бы здесь было что-то опасное? Медведь, собаки, зомби? Ты вообще соображаешь, что ты делаешь? Зачем ты вообще сюда бросился?

- Мне интересно было…

- Интересно ему было, - проворчала я, успокаиваясь. - Господи, ну это ж надо было. Идиотик. Ты понимаешь, что ты идиотик? Понимаешь?

- Понимаю, - всхлипнул Сашка.

Я обняла его и оглядела.

- Никогда больше, запомнил? Никогда больше так не делай.

- Хорошо, - кивнул Сашка.

- Испугался? - спросила я.

- Чего? - спросил Сашка недоуменно.

- Как чего? - я принялась отряхивать его, пытаясь привести в божеский вид. - А если бы тут звери какие-нибудь были?

У входа в туннель появился, наконец, Женька:

- Нормально все?

Я ничего не ответила.

- Здесь вообще-то безопасно, - сказал он, - мы тут пацанами играли.

- Рада за вас, - ядовито ответила я, оглядываясь.

Холод и темнота струились из туннеля, несло от него ржавчиной и плесенью, и чем-то еще, о чем мне совсем не хотелось думать. В шаге от нас стояла ржавая вагонетка, в которую были свалены кучей серые лохмотья, за ней - еще одна, и еще, и еще, и еще: огромный ржавый поезд, уходивший в черноту.

- Пойдем отсюда, - сказала я, - мне здесь не нравится.

- Мам, что там под тряпками? - спросил Сашка.

- Хватит! - скомандовала я. - Пойдем отсюда!

Мы вышли из туннеля на поляну, светило солнце, пели птицы, стрекотали кузнечики, все было тихо и спокойно.

- Поедем домой, - сказала я. - Мне на сегодня приключений хватит.

- Так мы же еще ягоды… - начал было Женька, но, заметив мой взгляд, осекся. - Домой так домой.

Уже через час мы погрузились в автобус, чтобы вернуться из суровой природы в привычный и уютный город. Сашка сел на единственное свободное место, мы с Женькой встали над ним, как пара столетних дубов, надежно закрыв его окружающих.

- Сейчас к матери надо поехать, - заявил Женька.

- Я не поеду, - сказала я.

- Но надо же ягоды отнести, - удивился Женька. - Мать же ждет.

- Женя, если тебе очень надо - отнеси все сам,- твердо заявила я.

- Я что, осьминог? У меня только две руки, а корзин - четыре. Я столько не утащу.

- Приезжай домой, переложишь половину в рюкзак, а остальное в корзинах донесешь.

- В рюкзаке ягода вся помнется.

Я посмотрела на него тяжелым взглядом.

- Так а что такого? - спросил Женька. - Поедем, ягод отдадим, поужинаем заодно. Мать, наверное, уже супец приготовила.

- Мне не нравятся супы.

- Да ладно, тебе жалко, что ли?

- У меня еще много дел, - сказала я твердо. - И у Саши тоже: нам надо сделать генеральную уборку.

- Мам, а можно мне в гости, - подал голос Сашка.

Даже куда более суровая мать, чем я, при взгляде на него прослезилась бы от нежности при виде бедного ребеночка: несчастное лицо, встрепанные волосы, порванная маечка, исцарапанные, искусанные комарами рученьки.

- Ты хочешь суп? - спросила я.

- Я хочу в гости, Сашка посмотрел на меня своими жалостными, как у котика, глазами, - пожалуйста.

- Все что угодно готов сделать, только бы не заниматься делом, - вздохнула я, поворачиваясь к Женьке. - Вы сможете пойти вдвоем?

- А ты? - спросил Женька

Я коротко выдохнула:

- Я не пойду. Сколько еще раз надо сказать, чтобы ты понял?

Тут даже Женьке стало понятно, что дальнейшие дискуссии ни к чему хорошему не приведут, и он согласился отправиться к матери без меня.